76. Осада крепости

 Я еду в центре достаточно многолюдной процессии, пёстрыми одеждами, громкими голосами, смехом и шутками привлекающей внимание крестьян, медленно разгибающих натруженные спины и долго смотрящих нам вслед.

 Впереди едет военачальник Чжан, окружённый группой солдат, горделиво восседая на огромном вороном скакуне. Полы яркой праздничной формы изредка всплёскиваются фиолетовыми крыльями с двух сторон его статной фигуры, пышный чёрный плюмаж раскачивается над каской, из-под которой обозревают окрестности внимательные колючие глаза опытного воина.

 Следом за авангардом движется рысцой основная часть мужчин и женщин, среди которых примерно треть – это приглашённые генералом знакомые и друзья, принявшие участие в небольшой авантюре, позволяющей немного скрасить обыденность жизни. Они степенно оглядываются вокруг, заботясь о своём внешнем виде и впечатлении на окружающих больше, чем о направлении, выбранном для передвижения. Ревниво осматривая друг друга взглядом, скользящим, не задерживаясь, по соседям и оповещающим остальных, что те безнадёжно проиграли соревнование в произведении впечатления на зрителей.

 Вторая треть, самая шумная, беззаботно хохочущая по любому поводу и без него, - друзья и подруги Ши, привыкшие разделять с ней приключения и развлечения. Видимо, среди них есть немало свидетелей нашей первой встречи, потому что то и дело я наталкиваюсь на колючие, угрюмые взгляды, а моё тело омывается разномастной пеленой ненависти и презрения, плещущихся из большинства сердец.

 Третья часть окружающих меня людей представляет собой слуг и служанок, без которых две первые группы не представляют себе возможным обойтись хотя - бы день. Покорно следуя за своими господами, безразлично осматривая пейзаж, скользящий по сторонам, эти люди обмениваются какими-то сплетнями, обуревающими их заботами и отягощающими тело проблемами здоровья. Упоённо выкладывают они вниманию окружающих свои трудности избавиться от головной боли, сложности очищения кишечника или неприятности, возникающие во рту от гниения зубов. Остальные охотно сопереживают, поддакивают, вспоминают какие-то бабушкины рецепты, чтобы, дождавшись своей очереди кинуться в описание своих недугов и слабостей.

 Где-то, далеко сзади, движется ещё одна часть нашего собрания, может быть, одна из самых важных, - четыре огромные повозки с утварью, провизией и одеждой. Два огромных чёрных буйвола с усилием передвигают каждую из них, управляемые внимательными погонщиками, головой отвечающими за сохранность содержимого обоза. Спереди, сзади и по сторонам повозок идут пешие солдаты с пиками и алебардами в руках, погрузившись в мерность движения и монотонность окружающего вида.

 Странно находиться в гуще суетливой группы всадников и, в тоже время, висеть в безлюдии томительного одиночества, продолжающегося уже пятый день нашего движения.

 Изредка тот или иной из соседей обращается ко мне с каким-нибудь ничего не значащим вопросом, чтобы, не ожидая ответа, кивнуть и отвернуться. Закончив на этом обмен любезностями, с сознанием выполненного долга, они забывают о моём существовании, продолжая привычное занятие, занимающее их внимание.

 Ши удивляет и тревожит меня своим поведением. Она без устали снуёт в разных частях процессии, вступает в разговор, оживлённо обсуждает что-то, смеётся и перекрикивается с кем-либо. За пять дней ей удалось пообщаться, на мой взгляд, со всеми, кроме одного человека, которого она не замечает, даже если смотрит на него в упор. Он не существует в её мире, отсутствует в её жизни и внимании. Сердце Ши оцепенело в спазме уязвлённой гордости и пылает лихорадочным жаром желания доказать всем и прежде всего себе, что этого пришельца нет и никогда не было.

 Я безуспешно искал случай, чтобы объяснить моё присутствие, дать понять важность её решения в нашей судьбе, сказать, что она может выбрать исход ситуации, связавшей нас по рукам и ногам.

 Вчера вечером, в тесноте постоялого двора, мы оказались рядом. Я поймал её за руку, когда она попыталась скользнуть мимо меня, и собрался обратиться к ней со словами извинений, но едва успел отдёрнуть руку. Нож промелькнул, распоров рукав нового халата, а взгляд, полный бешенства, вспорол покров терпения вокруг моего сердца. Ши скрылась в толпе суетящихся путешественников, готовящихся к ночлегу, прошипев что-то неразборчивое, но, очевидно, нелестное в мой адрес.

 И сегодня я опять еду в толпе людей, изнывающих от скуки и пытающихся изобрести маломальское развлечение в тоскливой перспективе ещё четырёх дней однообразия. Мои мысли то улетают куда-то, то возвращаются в тучу мрачной тёмной энергии, производимой моими спутниками.

 Первые дни путешествия я пытался чистить окружающую нас грязь, но быстро понял бесполезность этих усилий потому, что её плотность восстанавливалась через несколько мгновений после окончания этой процедуры. Процесс очищения занимал в десятки раз больше времени, чем последующее возвращение к исходному состоянию. Оставив попытки исправить окружающую энергию, я сосредоточился на восстановление чистоты энергетического фона у себя и Ши, но её усилия по смене своих собеседников обрекли и этот план на неудачу.

 Уже два дня я развлекаюсь тем, что разгоняю или разрушаю облака, выплывающие из-за горизонта в нашем направлении, поэтому над нами каждый день светит яркое осеннее солнце, в то время, как по сторонам небо загромождают тучи. Ночами природа вымещает на нас дневной запрет, выливая озёра и водопады на крыши пристанищ, дающих нам укрытие, но утром неохотно уступает место лучам просыпающегося светила.

 Но сейчас на меня свалилась вдруг очевидность нелепости ситуации, в которой я барахтаюсь, как муха, неосмотрительно оказавшаяся в тарелке с вечерней похлёбкой. Словно протрезвев, я оглядываюсь вокруг и не понимаю, как и зачем я оказался здесь, зачем трачу жизнь на сопровождение, изнывающих от безделия, зевак к месту их предполагаемого развлечения. Да ещё и собираюсь добровольно играть роль клоуна, обязанного веселить толпу незнакомцев…

 Уже играю эту роль! Уже подвергаюсь их насмешкам и потокам презрения, почти неприкрыто выражаемых взглядами, словами и мимикой.

 Я вдруг осознал ядовитость атмосферы, окутывающей меня, почувствовал её разъедающие действие, обнаружил болезненные язвы отравы, проникшей внутрь моего тела и души. Неужели это то, к чему я стремлюсь, как к желанному источнику счастья и любви? Неужели тот, кто хочет быть счастливым, должен платить такую дань жестокому миру, чтобы обрести миг блаженства? Хватит ли у него сил, останется внутри него хоть что-то способное радоваться? Радоваться не несчастьям других, не невзгодам, обрушивающимся на головы других смехотворных глупцов, надеющихся возможности обретения счастья, а мгновению блаженства, посетившего твою судьбу.

 Взглянув на себя, я ужаснулся состоянию моей натуры, окоченевшей в спазме нежелания соприкасаться с окружающей грязью, но обречённой на это глупостью моих решений. Ещё немного и она потеряет последние силы сопротивления жестокому давлению извне, чтобы потом безвольно поплыть по течению реки насилия, жестокости и властолюбия.

 Может ли такая перспектива утешить тебя, Лань? К этому ты стремишься в своих поисках счастья?

 Всё вокруг вдруг стало отвратительным и чуждым. Пошлость светских отношений, вычурность ярких нарядов, плоскость фраз, умничающих друг перед другом, лицемеров – всё всплеснулось ошеломляющей меня волной. Натянув поводья, я остановил коня и, продолжая ошеломлённо вглядываться внутрь себя, позволил человеческому потоку проплыть с двух сторон и начать удаляться. Резко развернув скакуна и пришпорив, я заставил его сбросить дремотное оцепенение предыдущих пяти дней скуки и рвануться галопом прочь от ядовитого облака, продолжающего беззаботно плыть в прежнем направлении.

 Корка слежавшейся убогости существования последнего полугода ещё цепко сковывала моё нутро, обездвиживая натуру и обрекая на неудачу     её попытки к освобождению, но внутри обнаружилась и пробудилась к действию хорошо знакомая мне и желанная свободолюбивая часть.

 Оставив сзади и обоз, лениво тащившийся вслед за любителями сомнительных развлечений, я мчался навстречу холодному северному ветру, под тяжёлыми осенними тучами, с облегчением проливающими на мою голову слёзы прощания с покинувшим землю летом. По мере увеличения расстояния между мной и дурманом, оставленным сзади, внутри начал рождаться робкий росток восторга и глубинного осознания правильности неожиданного, но выстраданного поступка. Короста оцепенения и безволия стала разрушаться и сваливаться с души, которая, встрепенувшись, робко попыталась пискнуть какое-то подобие песни радости.

 Почувствовав моё состояние и верно оценив его, конь ускорил свой бег, заржал, тряся головой. Он тоже оцепенел душой и телом, прозябая в неволе, и теперь, обнаружив пробуждение всадника, усилия его освобождения, последовал этому примеру. Я чудом удержался на его спине, вцепившись в холку и припав к взметнувшейся вверх шее, когда он встал на дыбы, в надежде сбросить с себя последнее свидетельство своей неволи. Мёртвой хваткой впившись ногами в его бока и стараясь не потерять самообладания, я стойко выдержал дикий танец восторженного поклонника свободы, скачки в разные стороны, непристойные отбрасывания копыт назад-вверх, хлестание хвостом.

 Неожиданно закончив вытряхивание из меня всяческих глупостей и, видимо, удовлетворившись доказательством собственной силы и способности вытворять всё, что ему вздумается, взмыленный красавец прокричал ещё что-то на своём конском языке и, не предупредив меня о дальнейшем, устремился вперёд.

 Мы мчались навстречу свободе, ждущей нас где-то впереди, напрягая все силы молодых тел, полных неукротимого желания ЖИТЬ.

 Жить, а не прозябать в условностях фальшивых ценностей!

 Жить, а не подлаживаться под волю властолюбивых натур, исследующих глубины нашего раболепства!

 Жить, воплощая свои мечты и надежды!

 Жить каждой мгновение, наслаждаясь свободой и выпивая до дна озёрца благодарности, излучаемой натурой!