Последующие сезоны зимы оправдали все ожидания, высыпав мириады снежинок из тяжёлых толстых неприветливых туч, сковав землю ледяной стужей и взъерошивая бугры сугробов, стремящихся спрятать под собой заиндевелые кустарники, молодые деревца и остатки пожухлой травы, раскинувшиеся по берегам, сопротивляющейся изо всех сил, непокорной речки. Но к середине зимы, к зимнему солнцестоянию, даже возмущающаяся беглянка была спрятана под нависающими с двух берегов шапками ослепительно искрящегося снега и продолжала приглушённо протестовать из глубин безмятежно спокойной снежной равнины.

 Никогда ещё я не работал головой настолько интенсивно. Всякий раз, как я спускался в зал Лотоса Тай Цзы, со стен лавиной извергался неимоверный объём знаний, который безропотно принимал и впитывал мой измочаленный мозг. Мне приходилось только удивляться, каким образом это помещается в голове, не переполняя, не взрывая её довольно скромный размер.

 Самое же удивительное во всём этом было то, что эти знания невозможно было забыть. Каждая фраза, каждый образ впечатывались в память, как следы лошадиных копыт в грязь сырого берега ручья.

 Что бы я ни делал потом, чем бы ни занимался, видения пылающих иероглифов вибрировали в поле зрения, окружая предметы конкретного мира, на которые устремлялся мой взгляд. В голове, как в огромном пустом (к сожалению) зале, гулко отражались от полированных стен чёткие жёсткие фразы, произносимые неумолимо-властным низким голосом Лотоса Тай Цзы. А уж стоило закрыть глаза, в надежде уснуть, увидеть хоть какой-нибудь, мало-мальский, ничего не значащий  сон, как перед глазами вспыхивали и не покидали до утра образы событий, свершившихся  когда-то на Земле или на какой-нибудь другой планете. Их шествие, с поучительно-въедливой настойчивостью обрамлялось объяснениями о том, к каким катастрофам и проблемам привёл неправильный выбор решения, какой выход из ситуаций был бы оправдан.

 Окружённый водопадом знаний, беспомощно барахтающийся в беспощадной правде мерзкой, по большей мере, истории жизни, мой мозг начал взрослеть неожиданно быстро, стал видеть скрытые низменные причины событий, пустился в циничные комментарии поверхностных объяснений. Но, вместе с тем, можно было отметить в этом «отравлении» моего сознания и положительную сторону – теперь наставнику всё более сложно обыграть меня в шахматы Дао.

 Видимо такая интенсивная работа мозга повлияла на что-то внутри других частей тела потому, что я вдруг обратил внимание, что превратился в здоровущего, высоченного бугая, превосходящего всех остальных обитателей монастыря на две головы. (Нечего говорить о том, насколько теперь я возвышался над маленькой мошенницей Пике!). В некоторых дверных проёмах приходилось наклонять голову, чтобы избежать болезненных столкновений с поперечной балкой, на что наставник немедленно отреагировал фальшиво-обеспокоенной фразой: «Что с тобой случилось, Лань. Ты стал очень набожным – отвешиваешь поклоны при входе в каждое помещение. Уж не дал ли ты какой-то обет вознесения похвал Дао?» А так как произнёс он её во время ужина, то его заботливо-участливый вопрос был встречен дружным хохотом остальных братьев, перекрыв, таким образом, мои жалкие попытки отделаться ответной шуткой.

 На следующее же утро я вскочил от грохота, сотрясающего стены комнаты. По привычке вообразив какое-то бедствие, я выпрыгнул в коридор, готовый защищать монастырь и остановился в недоумении, увидев в дальнем конце коридора группу братьев, во главе с настоятелем, деловито разламывающих дверной проём.

 В течение дня все двери и низкие потолки были подняты на высоту, позволяющую мне проходить, не боясь набить шишку или выломать глыбу из потолка. Учитель сказал, что монастырь всегда должен соответствовать размерами своему настоятелю. При этом он хихикнул, красноречиво смерив нас обоих взглядом, а потом, внезапно сменив тон на проникновенно-грустный, добавил, что вот, кажется, и начинается его путь к свободе.

 Самое знаменательное событие, заставившее забыть о зиме, раздвинувшее границы моих ощущений, позволившее чувствовать пульс Земли и необъятность просторов Неба – это моё посвящение в тайны процессов любимого творения Дао – Лотоса Тай Цзы.

 Сначала наставник запретил мне даже приближаться к кухне и в течение девяти дней сам готовил бульоны и отвары трав. Затем начался странный ритуал сращивания моей натуры с каждым из шестнадцати лепестков Лотоса. Каждый раз мне приходилось искать способ войти в его магический круг и выйти из него, не потревожив мельчайшие узелки нашей совместной «парчовой ткани». На это мы использовали время сезона «начала зимы» и сезона «маленького снега».

 После стадии нашего слияния, начался следующий этап, прорастания Лотоса в меня, – способность таскать Лотос с собой повсюду. Сезон «больших снегов» я передвигался повсюду, постоянно контролируя присутствие Лотоса внутри моего тела, на поверхности кожи (подобно халату) и вокруг себя (как небольшое плотное облачко). Но у меня скорее сложилось впечатление, что я постоянно таскаю на плечах немощного сварливого старика, вечно недовольного обязанностью сопровождать меня повсюду.

 На этой стадии, как объяснил наставник, Лотос отстраняется от своих привычных источников питания и учится использовать мои силы, чтобы потом хорошо чувствовать все тонкости моих внутренних процессов, как свои, и влиять на них, защищая и оздоравливая. Поэтому он кажется немощным и раздражённым. К окончанию этой фазы нашего слияния, мне даже начали нравиться колкие, безжалостно-правдивые замечания Лотоса, отпускаемые по любому поводу.  Я перестал нервничать, если попадался под безжалостно колотящий град критики или когда объектом его остроумия был выбран учитель.

 В наступившем затем сезоне «зимнего солнцестояния», мы поменялись ролями и теперь Лотос таскал меня во всех своих частях (хотя, всё-таки, мне кажется, не во всех) повсюду, по привычным для него местам и редко посещаемым тоже (подозреваю, что  он умышленно изощрялся в нахождении чего-нибудь необычного, чтобы дать мне возможность представить, насколько его жизнь интересней моего скучного блёклого монастырского прозябания). Венцом его, особенно удачных, находок явилось посещение маленькой невзрачно-неприветливой планеты-скалы, летящей в чёрном пространстве ночного неба, за которой на всё видимое пространство был распахнут, сверкающий разноцветными осколками льда, пышный хвост. Оказывается, это - родина моей натуры «звёздного странника», здесь обитает основная её часть, ожидая возвращения меньшей, «блудной» части, которой являюсь я.

 Как Лотос затем объяснил, «звёздные странники» - это небесный народ, живущий только на таких хвостатых планетках. На каждой может жить только один «человек», наслаждающийся своим одиночеством и бесконечным блужданием своего летающего дома.

 Этот народец обладает редкой способностью сбрасывать маленькую частицу себя в какой-нибудь, выбранный для этого, мир, где, как ему кажется, он может прикоснуться к каким-либо интересным, необычайным событиям или знаниям.

 Оказывается, их ещё называют «небесными садоводами» потому, что они как бы садят в землю клубень и затем ожидают урожая. А так как земля всё время разная, то и урожаи созревают непредсказуемые. (Моя гордость с трудом проглотила такое сравнение, что я – клубень). Встретиться мне с моей большей частью Лотос, конечно, не позволил, видимо, доставив себе этим немалое наслаждение, но уже само это путешествие я воспринял, как дорогой подарок.

 Прошедший затем сезон «небольших холодов» я провёл в чреве Лотоса, учась «распахивать бутон и захлопывать». На самом деле, я сидел всё время в центральной монаде Лотоса и учился раскручивать сферу лепестков, затем раздвигать её объём до максимально возможных размеров. Пока мне удалось раскрыть Лотос, чтобы охватить Землю и Луну. Я никак не ожидал, что такое действие обрушит на мои ощущения лавину энергетического возмущения каждого живого существа, потревоженного смерчем Лотоса, засасывающего энергию и искажающего нормальное течение жизней. Едва закончив этот эксперимент, я бросился наружу из священного зала и, стоя на краю заснеженной террасы, выбросил в пропасть и ужин и предшествующий завтрак.

 Следующий день я не решался спуститься к Лотосу, потому что даже при воспоминании о вчерашнем событии к горлу подступал противный спазм, и живот начинало сводить. Наставник отпаивал меня травами, объяснял, какие из них и когда лучше употреблять в будущем, когда я останусь один.

 При этом неожиданном осознании, что я скоро могу остаться ОДИН, я почувствовал такое леденящее одиночество, что даже отвары наставника не помогли, и я опять простоял некоторое время на краю террасы, наклонившись к сверкающей пока ещё белизне долины.

 Если так пойдёт дело дальше, то за один – два сезона я совершенно изменю цвет подножных снегов. Утерев слёзы и другие жидкости, выступившие на лице, я вернулся к учителю, чтобы ещё раз попросить не оставлять меня одного здесь…

 И опять он терпеливо объяснял мне неизбежность прихода грустного момента расставания, которое вовсе не будет таковым, потому что учитель всё равно будет рядом и так далее и т. д.

 И опять он убаюкивал меня словами, ласковым неторопливым внушением образов, напоминанием, что я скоро буду совсем взрослым и мне нужно будет собирать Знания в свою котомку…

 И как во все предшествующие разы, я со вздохом брал свою чашку с отваром и выпивал очередную порцию душистой жидкости.

 Наконец, к приходу сезона «больших холодов» мои внутренности достаточно укрепились, чтобы выдержать «раскрытие Лотоса» до границ Солнца. Энергетический взрыв, пронизавший тело и сознание, ощущение неимоверной тяжести и плотности, сковавшее сердце и другие органы, пытающиеся жить внутри моего тела, заставили меня заскрипеть зубами, борясь за сохранение моей натуры. Тем не менее, всё закончилось достаточно благополучно и не потребовалось мчаться за целебным отваром. Учитель и даже Лотос, похвалили меня за умение управлять собой, а мне кажется, за то, что я наконец-то оставил в покое, ставшее далеко не идеальным, снежное покрывало долины.

 Таким образом, к приходу весны, к сезону «весеннего дуновения» я уже достаточно освоился с возможностями Лотоса Тай Цзы, хотя не рисковал попробовать их хотя бы на половину возможностей.

 Но куда торопиться-то?

 Теперь, когда Знания посеяны в моём сознании, можно наслаждаться ощущением близости весны и тепла, пробуждения жизненных сил в теле и надеяться на хорошие результаты при сборе урожая…

 Охо-хо… Я, кажется, начинаю мыслить, как какой-нибудь «садовод»…

 Надо срочно прерваться и окунуться в струи ледяной воды, продолжающие извергаться  с выступа чуть ниже монастыря, подставить под их целительный холод разгорячённую энергетическими истязаниями голову…