Ван Гао проснулся в необыкновенно приподнятом настроении. Его наполняло чувство, что произошло что-то очень хорошее, ещё пока неизвестно что, но оно катит свою волну удовольствия навстречу. Ковыряясь в памяти, он пришёл к выводу, что не помнит подобного ощущения, не смотря на то, что за плечами лежит уже солидный кусок жизни, прожитый интересно и насыщенный приятными событиями.

 С наслаждением умывшись прохладной водой, целитель принялся наполнять энергией цепочку внутренних органов, следуя заранее определённому порядку, который был объяснён ему ещё дедушкой в день, когда ему исполнилось девять лет. Одновременно с интенсивной работой, выполняемой внутри тела, Ван Гао намазал лицо и руки целебной мазью, омолаживающей кожу и защищающей от раздражений.

 Тщательно расчесавшись и заплетя косу, он одел вычищенный хозяйкой халат, подхватил своего неразлучного спутника по профессии – сундучок с необходимым набором лекарств, и вышел наружу.

 Яркое пятно красивых парадных носилок, стоящих посредине двора, сверкающих в лучах встающего солнца, ослепило глаза, привыкшие к полумраку комнаты. Вопросительно оглядевшись вокруг, доктор разглядел группу людей в нарядных одеждах, сидящих полукругом и разговаривающих о чём-то со старостой, стоящим перед ними.

 Увидев вышедшего господина Вана, они вскочили и почтительно склонились перед ним.

 Староста, облачённый в помпезный шёлковый халат, украшенный орнаментом из цветов орхидеи, подскочил к доктору и возбуждённо затараторил, что господин губернатор был настолько любезен и предупредителен, что прислал носилки, предназначенные для уважаемых и знатных гостей. Все уже готовы немедленно пуститься в путь и областной правитель ждёт их.

 В ответ на кивок согласия доктора, староста прокричал в дверь дома, что они отправляются и, не дожидаясь какого-либо ответа, поспешно направился к носилкам.

 Несмотря на видимое нетерпение, он, всё же задержался перед входом, чтобы пригласить уважаемого доктора первым занять место внутри, и затем устремился следом. Трепетно-осторожно опустившись на обшитое бархатом сидение, он закрутил головой во все стороны, восхищённо цокая языком, возбуждённо вращая глазами и отдуваясь, будучи переполненным приятными ожиданиями.

 Когда носилки мягко поплыли, покачиваясь в такт мелким шагам носильщиков, староста почувствовал неповторимость исторического момента, занёсшего его на одну из вершин сумасшедшей мечты, и проникся уважением к своей персоне.

 Чтобы хоть как-то обрести видимость внутреннего равновесия, достойного титула старосты, он принял соответствующее выражение лица и с достоинством спросил у, сидящего напротив, господина Вана, как ему спалось сегодняшней ночью. И, не ожидая ответа, принялся рассказывать невероятные вещи, произошедшие с ним.

 Оказывается, ему, как, в прочем и жене, не удалось даже задремать, пока не наступил рассвет. Глубокой ночью дом, вдруг, задрожал, будто под натиском ураганного ветра, затем, вещи, даже самые тяжёлые, стали смещаться с места на место и, через некоторое время, стали летать по дому. Даже топчан, с омертвевшими от страха супругами на нём, тихонько плавал по свободному пространству, пока не застрял в углу, зажатый между нишей кухонной посуды и сундуком покойной матушки. Был момент, когда казалось, что дом, до этого пытавшийся танцевать, оторвётся от земли и тоже полетит куда-то, возможно, на свидание с усопшими родителями, которые, ещё при жизни пророчили нечто подобное, говоря «вот умрём мы и полетит всё у вас к чёртовой матери».

 - Другими словами, это была ночь кошмаров, повторения которых не хотелось - бы испытать, - закончил свой впечатляющий рассказ взволнованный староста.

 - Нет, пристройка вела себя спокойно, – ответил лекарь. – Был момент, когда я подумал, что приближается гроза потому, что послышались звуки, подобные раскатам грома, но затем всё стихло, и ночь прошла замечательно прекрасно. Да, кстати, а не является ли этот коллективный кошмар следствием того, что вечером и уважаемый хозяин и его почтенная супруга немного налегли на великолепно приготовленный грибной суп? Иногда грибы провоцируют причудливые видения, среди которых летающие постели могут быть не самыми впечатляющими.

 Господин Ван хихикнул, но собеседник продолжал сохранять озадаченный вид, когда испытанные передряги не способствуют проявлению юмористических шалостей.

 Носилки продолжали мягко перемещаться, приближаясь к окраине города.

 - Возможно, господин Тян, вам привиделся пророческий сон, оповещающий вас об ожидающей чести провести утро в домике, летящем над землёй? - Господин Ван указал на скользящую рядом с носилками полоску придорожной зелени, пробивающей себе путь к свету среди клубов пыли, поднятой босыми ногами носильщиков. – И, опять же, я позволю себе сосредоточить ваше внимание на вчерашнем обильном поглощении чёрных грибов, кстати, замечательно приготовленных.

 Всё ещё охваченный видениями пережитого кошмара, староста только отрицательно покачал головой и устремил невидящий взгляд наружу, где уже проплывали стены домов и опрятные садики между ними.

 Его оцепенение продолжалось до момента, когда носилки коснулись плит в центре большого двора губернаторского дома.

 - Да-а-а… - глубокомысленно произнёс староста, выбираясь наружу.

 Последовавший его примеру, доктор сочувственно посмотрел на лицо спутника, где всё ещё клубились обрывки пережитых потрясений, и добавил: - Грибы-ы-ы…

 Со стороны дома к ним спешил служащий, который, после церемонного поклона, пригласил гостей следовать за ним.

 Оказавшись в огромной приёмной, староста и врач были встречены поклонами многочисленной челяди, снующей по помещению в поисках услуги, которую они могли бы выполнить для вновь пришедших, или уже обременённых каким-то важным поручением.

 Старосту подхватили с двух сторон почтительные слуги и повели налево, в зал для ожидающих приёма.

 Доктора окружили три улыбающихся лица и пригласили следовать за ними. С той же неожиданностью, с какой на него обрушились суматоха и лихорадка спешки в приёмной, теперь он окунулся в атмосферу остановившегося времени и никчемности суеты.

 Бесшумно-торжественно скользя перед ним, три тени открывали одну дверь за другой, увлекая доктора в глубины лабиринта бесчисленных коридоров и покоев. Полумрак, изредка разрываемый лучами солнца, безуспешно пытающегося прорваться сквозь тяжёлые занавеси окон, был в тоже время наполнен чьими-то тяжёлыми взглядами, бесцеремонно срывающими покровы интимности с души, мыслей и надежд пришельца.

 Не глядя по сторонам, не отвлекаясь от наблюдения за, сменяющими друг друга, силуэтами, почтительно открывающими двери, господин Ван ощущал, что становится всё более безнадёжно-голым. В довершение ко всему, в голове зазвучала детская песенка, совершенно неуместная в подобной ситуации и от этого кажущаяся издевательской в своей беззаботности.

 Обернувшись мысленно назад и проследив свой энергетический след до двери, обрубившей его хвост, оставленный в приёмной, Ван обнаружил, что его ведут по расширяющейся спирали коридоров, что на самом деле он не настолько далеко удалился от клубка суматохи, как могло и, видимо, должно было показаться. Улыбнувшись (опять же мысленно), он начал усиленно набирать энергию Земли и Небес под сопровождение вопросов, как найти свою маму, идущих из глубины далёкого детства, и под недоумение и ошеломление невидимых наблюдателей, вынужденных безуспешно разгребать водопад образов невинной песенки.

 Снабдив, таким образом, работой не один десяток желающих взглянуть на голенького Ван Гао, лекарь подошёл к двери, завершающей это затяжное путешествие, полным сил и закутанным в плотное облако защитной энергии.

 Один из сопровождающих ударил тяжёлым чугунным кольцом по окованной поверхности двери и скрылся внутри. Остальные, молча, стояли в ожидании результатов этой вылазки, прожигаемые сзади ещё пятью источниками, ворошащего судьбу пришельца, внимания. Ощущая спиной пристальность, настойчивость, требовательность бесцеремонного энергетического досмотра, доктор сдвинул на спину сундучок, висевший ранее под правой рукой, и почувствовал, как оборвалось тормошащее действие.  Сзади образовался омут энергетической пустоты, всё более растекающийся по спирали пройденного пути, и гасящий свечи внимания «щупачей».  Наступил покой, под тяжёлым покровом которого копошились искорки возмущённого сознания, ошеломлённого такой наглостью…

 Вышедший из приёмного покоя слуга, отступил в сторону, приглашая господина Вана проследовать внутрь. Дверь закрылась за его спиной, когда в неё ударила яростная волна возмущения, оскорблённого самолюбия и негодования. Рассыпавшись на пороге на множество мелких водоворотов, волна эмоций, ворча и скалясь, поползла обратно к уязвлённым наглостью странствующего выскочки, наблюдателям…

 Оказавшись в комнате, с высоким куполом потолка, залитой ярким солнечным светом, плещущим в распахнутые проёмы огромных окон, доктор попал в очередную неожиданность, на этот раз – приятную.

 Его окружали невиданные растения, усыпанные пышными благоухающими цветами, суетливые разукрашенные птички, скачущие по жёрдочкам внутри изящных клеток и распевающие звонкие песни на разные голоса. В дальнем конце комнаты журчала вода, струящаяся по миниатюрным каскадам среди крошечных бамбуковых зарослей, чтобы успокоиться в небольшом водоёме, в котором плавали красные и жёлтые рыбки, лениво шевелящие пышными хвостиками.

 На фоне одного из окон был виден силуэт человека, неподвижно стоящего и всматривающегося в гостя. Низко поклонившись ему и произнеся формулу благодарности за оказанную честь, Ван Гао замер, ожидая развития ситуации. Никоим образом не проявив свою реакцию, хозяин продолжал купаться в потоках солнечного света и наблюдать за доктором.

 Пауза достигла уже достаточно неприличных размеров, когда в комнату проскользнул незаметный юркий старичок, приблизившийся к губернатору и что-то прошептавший ему. Едва заметно кивнув в ответ, тот сохранил неподвижность, пока слуга не исчез в нише, скрытой за одним из цветущих растений. Только после этого хозяин оторвался от облака света, окутывающего его худые плечи живительным теплом, и приблизился к посетителю.

 - Что же это вы, уважаемый доктор, так немилостиво обошлись с моими телохранителями, - обратился он, улыбаясь уголком рта, к, почтительно склонившему голову, лекарю. – Их оценки вашего поведения отличаются плещущим через край возмущением, а по поводу ваших намерений они единогласно бьют тревогу…

  - Ваша светлость,  прошу простить мою дерзость, но человек, всю жизнь проведший в странствиях, привыкает ценить одеяния, оберегающие его от непогоды и не способен добровольно согласиться с тем, что его оголили. Ощущение неуютности, а также осознание невозможности появиться перед вами в виде улитки, утратившей свой панцирь, чтобы не оскорбить ваши благородные чувства, заставили меня уделить некоторое внимание сохранению вида, приличествующего ситуации. На обратном пути я надеюсь принести свои извинения и вашим помощникам тоже.

 Ван Гао склонил голову чуть ниже, выражая искреннее раскаяние.

 Губернатор выслушал витиеватую речь, задумчиво пожёвывая нижнюю губу, покрытую редкими волосками чахлой бородки, затем направился к водоёму с рыбками и замер на некоторое время, наблюдая за ними.

 Видимо, приняв нелёгкое решение, он повернулся к стоящему в удалении лекарю и заговорил тихим присвистывающим голосом, в котором сквозила многолетняя усталость тащить бремя жизни по пышному покрывалу судьбы.

 «В конечном счёте, у меня нет особого выбора. Я должен использовать любою, даже самую сомнительную возможность, возникающую передо мной. Поэтому, невзирая на совершенное незнание вас, ваших помыслов и вашего характера, я доверюсь судьбе, поставившей на моём пути ещё один шанс на спасение будущего моей семьи…

 Давайте перейдём в другую комнату, более располагающую к серьёзной беседе».

 Преодолевая сопротивление своего тела, губернатор направился к красивому обломку скалы, украшающему одну из сторон каскада, и скрылся в проёме, открывшемся, когда глыба отъехала в сторону. Доктор, заинтересованный началом рассказа, последовал следом.

 Оказавшись в комнате поменьше, но также щедро освещённой солнечным светом, хозяин сел в кресло, подставив своё зябкое тело весеннему теплу, и указал на кресло напротив господину Вану.

 «Как вы видите, я уже не молод и моё здоровье начинает подводить, несмотря на усилия лучших докторов, которых я смог найти. Но речь не обо мне, а моём сыне, здоровье которого для меня гораздо важнее.

 Ему сейчас двадцать два года и когда он был семилетним мальчиком, с ним случилось несчастье. До сих пор я не понимаю как, но он оказался на макушке старого, очень старого дерева, растущего в центре семейного двора нашей резиденции.

 Огромное дерево являлось гордостью нашей семье, служило символом силы и долголетия моим предкам в течение шестисот лет. И вот в один из вечеров ко мне прибежал испуганный слуга, присматривающий за детьми, и плача, объяснил, что, непонятно как, мой сын взобрался на дерево, сидит на одной из веток и дразнит волнующихся внизу домочадцев. Я не поверил ему, подумал, что он что-то напутал, но, тем не менее, бросился туда.

 Каково же было моё изумление, когда я обнаружил моего мальчика совершенно неузнаваемым, скачущим, как обезьянка с ветки на ветку, не обращающим внимания ни на какие увещевания матери, родственников и слуг, сгрудившихся у подножья ствола.

 Я присоединился к общему хору испуганных домочадцев, пытаясь привлечь внимание мальчика, кричал ему, угрожал наказанием…

 Нас просто не существовало для него. Он совершал головоломные прыжки, что-то кричал, размахивал руками, балансируя на ветках.

 Я приказал принести большой ковёр из близлежащей комнаты и держать его раскрытым, на случай, если Ти Пин, так звать моего сына, сорвётся вниз.

 Неутомимо скача и выкрикивая что-то, он поднимался всё выше, уже приближаясь к макушке, которая стала раскачиваться всё сильнее. Опасаясь падения в непредсказуемом направлении, я приказал принести ещё два шёлковых ковра, чтобы накрыть их площадью всё возможное пространство, и одновременно приказал двум самым ловким стражникам забраться наверх и поймать непослушного проказника.

 Перекинув верёвку через нижнюю ветку, они смогли достичь кроны и начали подниматься. Ти Пин, словно почувствовав приближение людей, повис на тонком стволе макушки, погрозил куда-то вверх, а затем, разжал руки и, раскинув их, словно белый журавль, бросился вниз.

 Один из стражников попытался поймать его налету, схватил даже за полу рубахи, но не удержал и тоже полетел вниз.

 Мы поймали обоих, но стражник был мёртв, потому что сломал спину, ударившись об одну из нижних веток, а сын, на первый взгляд, был цел, но с тех пор не разговаривает, со страхом оглядывается вокруг, словно ожидая увидеть что-то страшное.

 Не стоит и говорить, что я приложил все усилия, чтобы вылечить его, вернуть рассудок или хотя бы понять, что же случилось в тот вечер…

 Услышав про ваши проделки на прибазарной площади, я снова почувствовал надежду на чудо исцеления моего единственного наследника и прошу вас взглянуть на него и применить всё ваше умение…»