23. Жизнь без прикрас

 Прошло четыре дня после нашествия демонов, а наш монастырь всё ещё напоминает заброшенные развалины. Энергия жизни струится маленьким ручейком в огромном болоте флюидов смерти, наполнивших каждое помещение, каждый уголок лабиринта пустых галерей.

 Целыми днями я и трое оставшихся в живых братьев чистили монастырь от следов разрушения, отмывали следы крови, слизи и какой-то накипи на полу, стенах и даже потолке во всех закоулках.

 На второе утро, после совершения траурного обряда, мы похоронили останки девяти погибших друзей, застигнутых демонической лавиной в разных частях монастыря. Печаль и скорбь висела тяжёлым покровом над нашей попыткой продолжить шествие по жизни. Мы почти не разговаривали, лишь изредка обменивались словами, координирующими нашу тяжёлую, но необходимую работу.

 Настоятель лежал в своей комнате, забинтованный с головы до ног, покрытый мазями и жёванными смесями целебных трав. Его тело пострадало очень сильно, но дух остался непоколебимым. Первое, что он сказал, придя в себя после двухдневного беспамятства, что не собирается покидать этот мир, пока не закончит все свои дела. Физически он был невероятно слаб и охвачен лихорадкой, но вокруг себя уже сконцентрировал плотное облако энергии, помогающей процессам заживления. К тому же, рядом постоянно находились два верных помощника, окружающих его своей заботой и вниманием. Пике сидела на его изголовье и шептала ему что-то на ухо, поглаживая иногда его по голове, а Шань Шань возвышался над его постелью, сидя на сооружённом мною насесте, и встревожено вскрикивал и хлопал крыльями, если нужна была моя помощь.

 Так как учитель был беспомощен, а старшие братья, сведущие в лечении травм, погибли, мне выпала доля применить все знания, полученные от наставника, в процессе его лечения. Утром и вечером я промывал раны на лице и на теле, менял примочки на левом глазу, который вырвали остервеневшие демоны, пытавшиеся его ослепить и который безжизненно висел на щеке, когда мы принесли учителя в комнату. Правый глаз пострадал чуть меньше, но тоже был закрыт гигантской опухолью. На левой руке отсутствовали три пальца, правая была сломана в четырёх местах. Грудная клетка и ноги были не в лучшем состоянии.

 В первый же раз, когда наставник пришёл в сознание, я предложил ему совершить переход в тело, которое я мог бы отыскать, но он решительно отказался. «Мне нет нужды теперь проходить все этапы от рождения до взросления, это было бы только лишней тратой времени. Нашему монастырю не нужна теперь моя опека. Остаётся только передать тебе основные зёрна «просветления», а затем они сами приведут тебя к познанию истин жизни, разрастаясь внутри твоей натуры».

 В следующий раз, вынырнув из забытья, он произнёс: «Как хорошо, что я успел дать тебе крылья в трёх мирах. Теперь можно спокойно удалиться в пантеон, где меня ждут мудрые учителя и дальнейшее познание Дао».    

 Только глубокой ночью, когда все дневные обязанности и заботы были позади, у меня находилось немного свободного времени. Я активизировал энергетическое тело, раскрывал колодец, ведущий к дракону, вбирал его силу в себя и отправлялся исследовать энергетические окрестности монастыря, находя и истребляя всякую нечисть, проникшую в наш мир из тёмной половины. После коварно-изощрённого, подлого использования меня во время своего нападения, демоны, даже в мимолётных мыслях, вызывали у меня жажду мести за учителя и невинно погибших братьев. Поэтому охота на них стала попыткой хоть в малой степени отплатить им, посеять в их чёрных душах страх и ответную боль. В общем-то, это занятие было не интересным. Уничтожение давалось как-то слишком легко и не приносило облегчения. Обида так и оставалась лежать на душе тяжёлой могильной плитой.

 Единственно, что вносило разнообразие в этот мрачный процесс - ощущение полёта и владение телом дракона. Это совершенно отличалось от ставших привычными впечатлений, наполняющих меня во время прогулок с Шань Шанем.

 Возвращаясь под утро, в терпеливо ожидающее меня физическое тело, я старательно смывал с себя следы ночной войны, выполняя энергетический душ, а затем цигун «растворения в Дао», после чего удавалось немного вздремнуть. Без этого ритуала мести, погружения в грязь и ненависть, с последующим очищением,  облегчающего немного мою боль, я не мог спать.

 Стоило только закрыть глаза, как возникали хохочущие морды монстров, кишащие кучи мерзких тел и пронзающие натуру стрелы взгляда матери – волшебницы.

 По мере исчезновения следов смерти и насилия в пределах жилых помещений, шок, разрушивший наш привычный уклад жизни, и пережитый ужас заполонения монастыря мерзостью перестали всплывать в памяти. Их заслонили заботы повседневной жизни.

 Наступила пора сбора урожая на полях крестьян окрестных деревень и двое из братьев стали помогать им в полевых работах в обмен на несколько мешков зерна. Эта традиция была установлена давным - давно настоятелем Дэ и выполнялась почти незаметно, когда монастырь был полон здоровых и сильных мужчин.

 Но сейчас, отлучка дней на десять половины нашего населения ещё сильнее подчёркивала пустоту и уязвимость окружающего меня пространства, пробуждала в груди остроту затаившейся боли и заставляла набрасываться на любую работу с тайной надеждой утешения, забвения или хотя бы облегчения.

 Каждое утро, когда роса или дождевая влага ночного спокойствия ещё окутывала растения, я стал спускаться в долину, чтобы собирать лечебные и съедобные травы и коренья, в изобилии растущие на склонах окружающих гор. Внутри меня стала просыпаться натура мальчишки – искателя приключений и с восторгом ждущего от жизни какого-то чуда. Удаляясь от монастыря, я становился важным генералом во главе стотысячного войска, проницательным волшебником, распространяющим вокруг себя добро и счастье или дерзким искателем сокровищ, пронизывающим своим внутренним взором толщу земли, в поисках дремлющих в ней богатств, способных осчастливить всех бедных, обездоленных и бездомных людей.

 К полудню я возвращался в нашу обитель, чтобы позаботиться о наставнике, покормить его и кречета с обезьянкой, сменить повязки на заживающих, но всё ещё болезненных ранах, помочь ему энергетически. После этого мы проводили некоторое время в разговорах.

 Настоятель расспрашивал о делах и проблемах монастыря, наставник заботился о том, чтобы напомнить мне о необходимости выполнять различные физические и энергетические упражнения, а учитель объяснял мне устройство несправедливого мира и подсказывал, каким образом можно избегать столкновения с режущими и колющими гранями ситуаций, как смягчать неизбежные контакты с ними. Он рассказывал о многослойности Дао, о превращениях плохого в хорошее и наоборот, об искусстве ткачества паутинок судьбы и ещё о многом другом, как бы спеша передать мне что-то. Каждый раз такая беседа заканчивалась только тогда, когда он, обессиленный, замолкал, погружаясь в тревожные сны.

 Я осторожно покидал его комнату, чтобы окунуться в неотложность монастырских работ, затем, в молитвы и медитацию в храме и, наконец, в жёсткую, безжалостную по отношению к себе, физическую и энергетическую тренировку. Выплеснув все силы, я лежал некоторое время в зале медитаций, сливаясь с Небом и Землёй, восстанавливая возможности тела и ища неизвестные, а чаще всего, скрытые внутри него, способности и части. Я попадал в пространства разного цвета, с разным ритмом жизни. Возникали какие-то неясные образы, чтобы раствориться в других, более масштабных.

 Таким образом, я встретился с шаманом, живущем внутри своего мира в ритме жизни язычков пламени костра, пылающего перед ним. В другой раз я, с изумлением взирал на громадную голову, плавающую в энергетическом пространстве, увенчанную остроконечной шапочкой с широко раскрытыми отворотами матово-жёлтого цвета. Однажды я натолкнулся на чёрного рогатого гиганта, которого почему-то назвал разрушителем. У него были ярко-красные огромные глаза, тонкий змеиный язык, высовывающийся время от времени из волчьей пасти, а по сторонам мощного торса, возвышающегося на колонноподобных ногах, свисали мускулистые руки, заканчивающиеся когтистыми пальцами.

 Я старался найти контакт с каждым найденным персонажем, понять его особенности и возможности, а самое главное, объединить с остальными частями натуры.

 Когда мой процесс самопознания завершался, обычно наружи уже стояли сумерки. Я спешил на кухню, поесть что-нибудь наспех, отнести пищу наставнику и Пике, помыть всё ещё воспалённое тело настоятеля, сменить повязки, сделать массаж частей, освободившихся от коросточек запёкшейся крови. И когда он, облегчённо расслабившись, погружался в оздоравливающий сон, прижимая к груди уютно посапывающую Пике, я снимал с насеста моего друга Шань Шаня. Мы выходили на террасу, где я садился, прислонившись к стене рядом с дверью храма, соединялся с нефритовыми дворцами тела Шань Шаня, трепещущего нетерпением, и в долгожданном восторге упоения свободой, мы взмывали в чёрно-синюю пропасть неба. После неизменно удачной охоты и обильной трапезы, мы ещё какое-то время с наслаждением распарывали грудью тугие струи воздушных рек и влажную плотность мрачных гор – облаков, оглашая окрестности протяжными тоскливыми криками, чтобы, так и не дождавшись ответного призывного клича, развернуться, в конце концов, в направление ждущего нас монастыря.

 С пришедшим полнолунием сезона «большой жары», настоятель смог выходить на террасу, чтобы утром и вечером освежать исхудавшее тело живительным солнечным лучам. С этого момента его выздоровление пошло гораздо быстрее.

 Через три дня он уже сделал обход всех помещений монастыря, придирчиво осматривая каждый их уголок, делая одобрительные или поощрительные указания. Ещё через два дня он уже перемещался без моей помощи повсюду, принял участие в приготовление пищи, а вечером присутствовал на моём занятии, которое одобрил, похлопав меня по плечу.

 Когда я рассказал и показал ему мои новые находки в своей натуре, он объяснил, что такое раскрытие возможно только когда натуру поддерживает сила дракона. Затем он наблюдал за, ставшим для меня привычным, ритуалом пробуждения моего дракона, завершившегося, как обычно, ночной охотой – местью.

 На следующее утро, сидя в солнечном уголке террасы, он сказал мне, что ещё немного, и я буду готов к освоению, очень нужной мне техники «лотоса Тай-Цзы», а затем добавил, что не мешало бы мне посмотреть на себя в отражении воды.

 Как обычно, без какого-либо мешкания, я отправился с ведром к колодцу за водой, зачерпнул, наполнив его до краёв и, присев на освещённой солнечным светом части коридора, заглянул внутрь.

От неожиданности столкновения взглядом с каким-то чужаком, сердито смотрящим на меня из ведра, я отшатнулся в готовности атаковать, затем в голове родилось более миролюбивое объяснение присутствия скуластого, с растрёпанной шевелюрой, мужчины, а уже потом я принялся изучать незнакомое, но явно принадлежащее мне симпатичное строгое лицо.

 Стало ясно, почему учитель отправил меня посмотреться. Новые черты и особенности, отмечаемые сознанием, открывали какие-то новые ощущения и меняли моё место во времени, незаметно текущем в русле моей жизни.